Экипаж сошел с ума, капитан теряет твердость
Стайка демонов отвертками развинчивает корпус
Красный свет, сирены, голос из динамиков твердит:
"До декомпрессии: Три. Два. Один."

Этим утром не встал с кровати Дэвид. Внешне с его телом ничего не случилось, только лопнули капилляры в глазах; уже окоченевший, он лежал, вытянувшись под одеялом в позе спящего, и единственным, но исчерпывающим объяснением произошедшему была процарапанная на обоях надпись: "только не Марси". Хаос добрался до него, и все личности, что до этого дремали, примирившись с его доминирующей ролью, проснулись одновременно и начали уничтожать друг друга. Когда погибла последняя из них, от Дэвида не осталось ничего, и его сердце просто остановилось.

Профессор Ксавье, сгорбившись, час просидел над телом. В доме не было никого, кто помог бы его похоронить; и Чарльз знал, что завтра в это же время, вне зависимости от того, останется здесь тело или нет, в этой комнате появится еще один Дэвид - Дэвид, который будет другим. И не просто, а разрушительно другим. Самое страшное, что думать об этом не было времени - ему следовало быть в куполе обсерватории и заниматься делом. Пальцы легли на сенсоры управления креслом, но снова остановились: он понял, что не может оставить сына. В конце концов, он заключил с собой сделку: вытащив шлем Церебро из гнезда, он привез его вниз, туда, где не стало даже маленькой Марси, и выкрутил полную мощность.

Его скорбь тут же утонула в необъятном вое.

Еще два года назад Земной Альянс процветал. Это было утопическое время мира и безграничных научных возможностей; можно было быть врожденным мутантом, можно было стать натурализированным, возможно стало даже запрограммировать мутацию на стадии беременности - с учетом законов о регулировании способностей, разумеется. Скакнули вперед все математические и физические исследования. Дети в школах высчитывали конечное число способов расположения частиц в пространстве и времени, чтобы выяснить, где начинается ближайшая соседняя реальность. Изучение метавселенных и наблюдение за менее развитыми из них стало чем-то вроде всеобщего хобби и породило множество дискуссий. А затем общество выстроило новую вавилонскую башню, определив фактическую реальность как идеальную константу, к которой должны стремиться все остальные реальности. Поскольку ученые, продвигающие эту идею, были не ораторами-теоретиками, а имели уровень омега, их слова не были просто словами. Таким образом предполагалось помочь бесчисленным темным версиям, погибающим в воюющих мирах: усиление влияния константной реальности на соседние должно было увеличить сходство отражений. Профессор Ксавье, к удивлению многих, выступал против программы, аргументируя свою точку зрения выкладками из работ по генетике, но добился только того, что утратил популярность - ему вменили отказ от своих же альтруистических идеалов.

...Когда мир Альянса стал доминирующим среди остальных, для Вселенных он превратился в поразивший организм вирус, который необходимо уничтожить. Физические законы нарушились, породив серию катаклизмов; геоманты не справлялись с активностью ядра, и только благодаря могуществу обитателей Земли жертвы исчислялись сотнями тысяч, а не миллионами. Но это было только начало, потому что с первой же смертью появился первый доппельгангер. Программа работала, и темные реальности действительно стремились к идеальной, как железо к магниту. Двойников выбрасывало на место мертвых не только дезориентированными, но и искаженными перемещением; родные испытывали по отношению к ним брезгливость и страх, иногда суеверный, но гораздо чаще - обоснованный. Поначалу новости пестрели медицинскими прогнозами, уже через несколько дней - воспоминаниями о старых фильмах в стиле зомбиапокалипсис, а после стали и уже не прекращали быть абсолютно паническими. Доппельгангеры были агрессивны, сознавали свою чуждость и в большинстве своем не понимали, что реально, а что нет, считая всё вокруг фальшивкой. Силами они при этом обладали не меньшими, а иногда и большими, чем у оригиналов. Планета продолжала разрушаться, на место каждой смерти, даже естественной, приходило отражение жизни, и все континенты погрузились в войны.

К настоящему моменту у Чарльза Ксавье не было никаких козырей и идей. Остатки его учеников и друзей сражались далеко в поле, а сам он в доме, оставшемся от еще недавно грандиозного университетского города, делал то, что умел: надевал Церебро, погружал по несколько миллионов оригиналов и доппельгангеров в сон и старался реморализовать их и остановить бойню. До последнего времени ему помогал Дэвид, но Дэвид умер сегодня утром.

Была еще одна надежда, по большей части от безнадежности.

"Рейчэл, - беззвучно прошептал профессор посреди своей колыбельной, ощутив на сетчатке жаркую вспышку и пламенеющий след присутствия в мире. - Кажется, прошлое не изменилось, не так ли? Но я рад, что ты цела".
[icon]https://i.imgur.com/QAjrHlB.jpg[/icon]

Их слишком много. Да, сравнение с гидрой напрашивалось само собой, равно как и древнегреческий тезис о том, что рок тем неотвратимее, чем сильнее пытаешься его обойти. А уж фраза «благими намерениями вымощена дорога в ад» уже пять месяцев как была выведена красной краской на фасаде Белого Дома, и разошедшийся в сети снимок этой надписи стал символом всего, что происходило в мире. Профессора Ксавье часто обвиняли в банальности высказываемых сентенций, но он не гнушался повторять прописные истины раз за разом, потому что знал: слова, которые обычно кажутся пустыми, набирают свою силу тогда, когда это нужно. Это, впрочем, не значило, что его никогда по-человечески не злило то, что злило всех, кто взбрыкивал от его уроков. «Благими намерениями…» набившим оскомину ярлыком обесценивало каждую отдельно взятую личную потерю, каждое воспоминание о родном человеке, каждую историю, складывавшуюся из миллионов кусочков мозаики и разрушенную в одночасье, словно ничего никогда не было.

Он нигде не слышал этой злости в последнее время. Катастрофа приняла такой масштаб, что генетический защитный механизм притупил восприятие людей и мутантов так же, как во все мировые войны. Смерть перешла из разряда сокрушительного ужаса, того, что «бывает с другими, но никогда не случится со мной» в разряд рутины. Ни у кого не было возможности оставаться разбитым дольше часа. Инстинкт выживания и инстинкт борьбы вытеснял человечность с героической и бессмысленно-скотской силой. Чарльз знал, что только это сейчас помогает людям продолжать спасаться и даже спасать, но это же приводило его в отупляющее отчаяние. Как будто все, что было в мире стоящего, утекало из него через гигантский слив, ничуть при этом не уменьшая веса все больше набухающей опухоли.

Потому что именно этим они теперь и были. Раковой опухолью.

Профессору не хотелось продолжать неутешительный разговор в пустоте, и течение его мысли придало колыбели архитектурные очертания: вокруг взлетели вверх стены, росчерками легли перила, внизу расширился гигантский зал атриума. Они стояли на деревянной галерее второго этажа, глядя, как пространство внизу формируют прозрачно-жемчужные икринки с очертаниями спящих фигур внутри. Мембраны приглушали шум внутри этих капсул до дремотного шепота, но этот шум пульсировал в едва видимых нитях, паутиной тянущихся вверх и исчезающих под ногтями Ксавье, положившего ладони на перила.

Он взглянул на Рэйчел и улыбнулся: как на архитектурном чертеже или в сотах, которые он составлял внизу, в ней были видны слившиеся клетки ее родителей. Весь ее багаж состоял наполовину из этих клеток, и на вторую половину – из огненной тени за ее спиной. У нее не было ничего, что бы она могла назвать своим; у нее не было даже «когда», которое она могла бы назвать своим. Она была, пожалуй, самым одиноким созданием во Вселенной, и в любой момент могла перейти в состояние чистой энергии, слившись со своим «попутчиком» и выйдя за рамки любых проявлений земной жизни. Но она была молода, она была упряма, и она не умела не быть героем. Ее тянуло к человеческим реальностям корнями, которых, на первый взгляд, у нее и быть не могло. Она не была лучом света, но она была настоящим чудом.

Чарльз до последнего не желал думать о том, о чем ему придется просить ее, когда не сработает… а впрочем, что еще может? Прошлое не изменилось, а сам он только оттягивал худшее, в итоге лишь наращивая снежный ком. Они оба это знали, приговор уже был озвучен: их слишком много. Но, как любил говорить Ртуть. – еще один пример набирающих смысл слов, - перед смертью не надышишься.

- Тебе нужно найти мир, где ты проживешь хотя бы половину человеческой жизни. Линейное течение времени и реальности может показаться очень медленным, но, поверь мне, это того стоит. Даже Логану иногда требуется посидеть на месте, а не бродяжничать, - профессор улыбнулся снова, на этот раз – почти весело. – Сколько раз я уже говорил тебе нечто подобное? Есть место, где у меня менее менторский тон? Думаю, оно как раз бы подошло.
[icon]https://i.imgur.com/QAjrHlB.jpg[/icon]