Нет ничего чище и одновременно печальнее, чем вспышка духовности, подсвечивающая человеческие души после катастрофы. Люди начинают задумываться о том, от чего их обычно уносит изнашивающий и убаюкивающий поток рутины: о хрупкости жизни, о том, что они не говорят родным, о том, что действительно важно. Это время, когда они становятся способны поставить себя на место другого, и чужая потеря - гибель ребенка, разрушенный дом, - воспринимается как собственное горе. Зачерствелый панцирь эгоизма, в повседневной жизни используемый в роли брони, вскрывается; автомобили, банковские счета и стены квартир перестают защищать от пугающего знания. Люди остаются наедине с собой - и тянутся друг к другу. В их чувствах нет лицемерия, они искренни. Свечи, которые они сейчас зажигали, были отражением того незримого объявшего мир пламени, которое видел Чарльз, даже не прибегая к Церебро.

Был, конечно, и страх, липко-ледяной и зеленоватый по умозрительному цвету. Была злость, чувство беспомощности, желание, чтобы кто-то взял на себя вину и ответил. Но редкостный свет, пусть ненадолго, был сильнее.

Чарльзу очень хотелось показать этот свет Эрику, но он заранее слышал его презрительное фырканье, мол, конечно, поджарило до кишок, и сразу все стали агнцами, а где было их сострадание, когда... Здесь у Эрика было много вариантов, и самый первый - о маленькой дочери и жене, убитых сорвавшейся пулей. Не желая затрагивать эту рану и установившееся посттравматическое перемирие, Ксавье придержал проповедь.

Пусть сначала сделает ремонт. С пузырями ярости у рта у Магнето всегда получалось только ломать.

По всем канонам дихотомии, рутина не только отодвигала от истин и заставляла душу заплывать жиром, но и оказывала целебное воздействие на тех, кто оказался перегружен истинами. Люди Икс похоронили Алекса Саммерса - и восстановили дом. Это была примерно одна миллионная того, что следовало восстановить - и в физическом, и в дипломатическом плане, - после эриковых экзерсисов с земной осью, обернувшихся глобальным природным катаклизмом. Хэнку Чарльз с иронией сказал, что этой работы ему как раз впритык хватит на то, чтобы прийти в себя. Незавершенный ритуал Эн Сабах Нура не прошел для него даром: во сне он видел свою собственную сущность с черными пустотами на месте выдранных с корнем кусков, и его тело ныло так, словно Апокалипсис только что переломал ему все кости в его же ментальной ловушке. Просыпаясь, он чувствовал фантомные боли даже в ногах, хотя прекрасно знал, что там не может ничего болеть. Помимо этого, не далее как вчера он вернул Мойре память - чтобы через две минуты ее счастливая улыбка погасла, а в глазах проступило осознание: ее сын, Дэвид... Был их сыном Дэвидом, и его разбитый травмой в осколки разум мутанта был настолько подавлен десятками медикаментозных препаратов, которыми его пичкали в психиатрической больнице, что мог уже никогда не оправиться. И если бы Чарльзу не понадобилось бы тогда, двадцать один год назад, "поступить как лучше", то сейчас Дэвид мог бы быть здоров. Даже если бы с ним все равно случилось несчастье, ему можно было бы помочь сразу, а не отдавать туда, где всех, с кем не знают, что делать, превращают в овощи.

Безмолвно брошенный Мойрой упрек буквально через несколько секунд растаял, сменившись опустошенным осознанием того, насколько чудовищное недоразумение с ними случилось, но в сознание Чарльзу врезались именно эти первые мгновения. Он был абсолютно раздавлен. К счастью, ему хватило ума не погрузиться в пучины самобичевания на неопределенный срок, а поступить так же, как поступил бы любой мужчина, узнавший, что у него есть взрослый сын. То есть, он взял шахматы, Эрика и новые запасы виски, и все они, включая сами шахматы, нажрались. Причину Эрику он так вчера и не объяснил, но Эрик был хорош именно тем, что, в отличие от него самого, умел не лезть в душу. (К слову говоря, Чарльз собирался сделать для него то же самое, когда Питер наконец решится ему сказать).

Сегодня профессору было очень плохо, но по сути гораздо лучше: он не сомневался, что сможет помочь Дэвиду, отвергал понятие "слишком поздно", и собирался навестить его прямо сегодня. После того, как окончательно пройдет похмелье, и после того, как крупнейший порт на восточном побережье снова станет портом, а не свалкой перекореженного металлолома.

Территория этой свалки по периметру патрулировалась военными, но ни один из них и глазом не моргнул, когда перед двумя фигурами разъехались тяжелые служебные ворота. Камеры наблюдения, конечно, зафиксировали нарушителей, но охранники у мониторов тоже не нашли на записи ничего подозрительного. Чарльз держал всех ласково, но крепко - он сопровождал Эрика именно для того, чтобы нигде не возникло новых недопониманий.

- Здесь десять вертолетных площадок для скорой помощи, и было тридцать вертолетов, - мягко говорил он, направляясь в объезд рытвин, больше похожих на воронки от снарядов. - И вот этот крейсер, который придавил склады и стоит стоймя - в нем объем взрывчатых веществ, способный снести половину города, поэтому его не рискуют двигать, а саперов не хватает. Будь, пожалуйста, так любезен, верни его в исходное положение без взрывов.

Колеса кресла застревали и буксовали, а, наткнувшись на вывороченную арматуру, и вовсе едва его не перевернули. Пришлось перейти с автоматического управления на ручное. Спустя столько лет в этом кресле Чарльз Ксавье ценил иронию, по которой может появиться своей проекцией перед тибетским ламой, но во плоти оказывается бессилен, как только кончается ровная дорога. Это смирение, однако, не мешало ему ждать, когда Хэнк, наконец, изобретет летающую модель.

Очень часто, чтобы знать, о чем думает собеседник, вовсе не обязательно читать его мысли. Эрик мог не опасаться за свое сокровенное - профессор не имел привычки лезть кому-то в голову исключительно ради развлечения, а конкретно сейчас это значило бы еще и подгрузиться в чужую головную боль, увеличив свою собственную в два раза. (Чарльз привычным жестом держался двумя пальцами за висок, но не потому, что это помогало его концентрации, а потому, что в этом виске ухал по наковальне огромный чугунный молот).

Внутренность чужого разума, как правило, представала перед ним похожей на дом. У кого-то он состоял из лабиринтов и нагромождений хлама, у кого-то был полон жестоких ловушек, у кого-то - почти заброшен и сосредоточен жизнью в одной ярко освещенной комнате, тогда как остальные просто не использовались. Разум Логана, например, состоял из одних бесконечных поворотов, разум Эммы Фрост был изменчив, как зал зеркал, а в разуме Хэнка на краю чащи леса высился настоящий склад герметично запертых ящиков.

В доме Эрика не было ни одной плавной линии и никаких вещей, обозначающих привязанность к кому или чему-либо. Тяжелые и мрачные металлические стены источали ледяной холод, а беспрерывно работающее горнило - одержимый жар. В этом доме было очень много запертых дверей, поставленных нацистами, и еще больше замков и засовов, которые повесил он сам. Любое проявление человечности Эрик воспринимал сродни ржавчине, разъедающей железо, и все же где-то под замками продолжало жить желание – и невозможность – быть частью чего-то большего, чем он сам. Именно по причине этой невозможности в скором времени им предстояло распрощаться, чтобы в следующий раз встретиться вряд ли при приятных обстоятельствах.

Помимо всего прочего, дружище был очень тщеславен относительно своей силы, которая, как он привык считать, была единственным, на что можно рассчитывать и полагаться в жизни. Поэтому, после всех утренних проклятий, произнесенных по поводу своего насильственного пробуждения, Магнето, невзирая на непроницаемый вид, смотрел на портовую свалку металлолома как пловец, перехлебавший в последнем марафоне морской воды, и после недомогания наконец вновь испытавший тягу к любимой стихии. В отличие от самого Чарльза, которому очень хотелось попросить своих рассеянных приятелей-военных думать потише.

"Когда уже пересменка? Гребаный сапог меня убивает. Как воняет топливом. Если "Миллениум" рванет, наверное, даже вода загорится. Хейли... Просила новый утюг... Давно не занимались сексом... Надо выходить в отставку к чертям..."

 - Спасибо, - поблагодарил он, почувствовав, что кресло преодолело рытвину, на несколько секунд взмыв вверх. На самом деле он, как любой инвалид, предпочел бы, чтобы Эрик не тягал его, а дал ему время справиться самому, но грань этой привычки с собственным постулатом "в принятии помощи нет ничего зазорного" была слишком тонка, чтобы Эрик ее понял и не кинулся обвинять его в двойных стандартах. - Думаешь о силе Апокалипсиса? Часть ее безусловно осталась. Я познакомился с ним куда ближе, чем хотел бы, поэтому чувствую ее. Но только часть: как любой порядочный тиран, он хотел контролировать свои вложения в соратников, чтобы те зависели от его милостей. Он работал как усилитель, а с его смертью усиление прекратилось. Впрочем, не то чтобы тебя сильно ограничило.

Последнюю фразу профессор произнес, глядя, как "Миллениум" неким глубоко фаллическим манифестом поднимается в воздух. Ох, Эрик. Сколько разрушений. Сколько раздавленных по всему миру.

- Думаю, топить его не лучшая идея, - наклонившись в кресле вперед, Чарльз остервенело растер висок и в который раз заскользил по цепочке какофонии, творящейся в мозгах у охраны. На двоих патрульных практически падала тень от зависшего в небе корабля, но они продолжали вести светскую беседу на тему того, сосут "Рейнджеры" или нет. Железо над ними скрипело, момент был напряженный. - Опускай у кромки, чтобы вход был не затруднен. Вон там как раз больше нет никаких доков... Я контролирую весь гарнизон, саперов сегодня не было, нервничать некому... Да ну как же!..

Едва стоило прозвучать словам о том, что все в порядке, на них словно бы откликнулся крик "нарушители!", прозвучавший сначала в голове, а через полсекунды исторгнутый из глотки ближайшего к крейсеру солдата. Нарушителями были не двое мутантов - их по-прежнему игнорировали, но вот четыре фигуры с ранцами и в сварочных шлемах в картину внушения не укладывались.

Еще половины секунды хватило, чтобы удостовериться: в этих ранцах взрывчатка с корабля. Все четверо вооружены, уже тянут короткоствольные автоматы. Если начнется пальба...

- Падайте! - вслух приказал Чарльз "своим", и те рухнули ничком как подкошенные. - Эрик, разоружи их!

Если Магнето испытывал определенное лирическое дежавю от близости воды, то Чарльз, хоть убейте, не мог понять другого: почему любое дело с Эриком неминуемо оканчивается тем, что он, один из величайших умов современности, лежит в грязи под грохот железа и не может пошевелиться? 

Это была скорее эмоция, чем оформленная мысль: ударная волна, или, вероятнее, медвежья забота Эрика вышибла из головы контроль над миром, а его самого - из опрокинувшегося кресла. В нос ударил запах мазута, исходящий от раскрошенного асфальта, в полутора метрах по инерции крутилось в воздухе колесо с серебристым X, и, тупо глядя на его движение, профессор почувствовал, что стремительно проваливается в один из своих "постапокалиптических" снов.

Алтарь, жар расплавленного золота, древний паразит выгрызает его внутренности, чтобы уместить в агонизирующем теле свое огромное существо и впитать дар. Паразит жрет его чувства, воспоминания, уничтожает стены и книги в его доме, продвигается вперед черной дырой и выламывает всё, от корней волос до кончиков пальцев на ногах, острой болью.

Вопрос Эрика вместе с реальностью вбился в видение клином, но ощущение не ушло.

- Что-то не так, - с трудом процедил Чарльз сквозь зубы, - у меня все болит.

Реальности, в которой они, уже видимые, по-прежнему находились на военной базе, не было до его физических переживаний никакого дела, поэтому он поднялся на руках и волоком подтянул свое тело вперед, к креслу: нужно было понять, что происходит, сконцентрироваться и не допустить дальнейшего... В следующую секунду мышцы в ногах скрутило судорогой, настоящей и нефантомной. Тем самым единственным хорошим видом боли, который означает наличие жизни, потому что если ты чувствуешь непроизвольное сокращение мышц, это значит, что есть, чему чувствовать.

- Зараза, - вырвалось у него со всхлипывающим смешком; упав на спину и окончательно уничтожив свой пиджак, он попробовал согнуть ногу в колене, и с чудовищным сопротивлением многолетной атрофии ему удалось это сделать. Вот и поговорили об оставленных Апокалипсисом дарах. Ну конечно, конечно, разве мог великий стиратель цивилизаций переселиться в сломанное тело? Как он не почувствовал раньше?

Из текущего положения было видно лицо Эрика - его типично по-охотничьи вслушивающееся выражение, с которым он тянулся ко всем металлическим деталям в округе. Крейсер стоял у воды в своем изначальном положении, ни один из зарядов не сдетонировал, но теперь у охраны была забота гораздо насущнее четырех мародеров, решивших подзаработать на краденом оборудовании и припасах. Видите ли, Магнето был знаменит. Людям не обязательно было видеть его лицо - парящие в воздухе запчасти от оружия сразу внушали гораздо более сильный страх, и не палили по ним, вероятно, только потому, что в данный момент экстренно сообщали об инциденте кому надо выше.

И дело ведь действительно было на четверь часа.

"Успокойтесь, - с усилием послал Чарльз импульс. - Мы не хотим навредить. Если вы не тронете его, он не тронет вас".

- Эрик, даже не вздумай, - предупредил он вслух, потому что знал - с друга станется продемонстрировать силу, чтобы припугнуть, у кого-нибудь в ответ дрогнет рука, и этот бессмысленный круг продолжится. - Я сам все сделаю, просто помоги, черт побери, помоги мне встать!